МЫ БЫЛИ СОЛДАТАМИ
21.02.42г.
158 Стрелковая дивизия, с утра, атакует Холмец и прилегающие
к нему высоты. В небе господствует вражеская авиация.
875 стр. полк, тремя батальонами, ведет борьбу за
овладение снежным валом Сев. Вост. окраина Холмец.
22. 02.42г.
Бои за Холмец носят ожесточенный характер
Сильный пулеметно-минометный огонь и беспрерывные бомбардировки с воздуха, заставили части отойти на
исходное положение.
/выписка из ЖБД 158СД/
Вокруг меня одна смерть. Я один, живой… в снегу, на трескучем морозе… мне уже не хочется стрелять, хочется одного - конца мучений. Я не могу даже приподнять голову от земли, а каску ненавижу, ее видно издалека. Хочу слиться с землей, хочу, чтобы каска, оказалась вдруг шапкой-невидимкой из добрых сказок, что рассказывали мне в детстве.
Почему он стреляет и стреляет? Там, на высотке Храм. Помолиться бы на Святую церковь… только сейчас она черна и холодна. Ссутулившись, скорбит о нас… Островок надежды в пустыне ужаса…
Почему Господь допустил это?
Справа от меня уткнулись, в красное от крови снежное покрывало, Ваня Тюрин и Коля Мещеряков – бывшие автозаводцы, товарищи, друзья. И не существует больше для них этого невыносимого мороза, страха, боли и … меня. Убиты…нет! Просто спят сном спокойным. Спят сном вечным… Спят… А я?
И светлое, неудержимое чувство долга, справедливости и …ярости не поднимет уже нас в атаку. Чувств не осталось, как не осталось и НАС… Я теперь один на снежном валу у Холмеца, перед Святой церковью на проклятой войной земле.
Я чувствую как Смерть, бродившая по своим владениям, остановилась за моей спиной, любуется на меня, улыбается… Забирается костлявыми, ледяными руками под одежду… То шепчет что-то страшное в уши, то смеется… Или это разбушевавшаяся зима сводит меня с ума?! Я не чувствую ног. В этих хваленых армейских ботинках так же холодно, как и без них. Проклятые неудобные колодки, мешающие даже пальцами пошевелить! Невольно усмехнулся: когда-то я так гордился, примеряя их! И зачем они мне? Вымучили меня. Зачем они?.. Зачем тут я? И пулеметчк? Притих… Да…пулеметчики «Великой Германии» хорошо знают свое дело. Вокруг меня ни стона, ни крика – мертвая тишина. Три батальона уже поклонились Куполам.
Видит ли Всевышний все это? Видит ли меня? Слышит ли?
Господи, обрати на меня свой взор! Дай уцелеть, дай выжить в жестоких сражениях, спаси и помоги. Не дай еще одной матери рыдать о не вернувшемся сыне. Прошу. Молю!
Тишина! Быть может, Бог сейчас на другом краю мира?.. Покинул свою Холмецкую обитель, отдал ее в руки сытых врагов, топчущих родные края и тянущих свои руки к соседним землям.
Тишина. Никто не призовет: «В атаку!». Да и кто теперь откликнется!? Москвичей – ополченцев, слесарей, фрезеровщиков, мастеров, забрала в одночасье старуха-война, извела и похоронила без почестей в Холмецкой сырой земле.
Отчаяние… отчаяние сковало мое сознание. И уже не ощущаю холода… Двигаться вперед? Куда вперед?! Я не могу подняться, даже пошевелиться нет сил! А винтовка? Винтовка!.. Ну какой с нее толк в замерзших, не слушающихся руках?!!
Тишина… А хочу ли я дожить до окончания войны? Хочу ли вновь и вновь убивать под крик «Ура!»? Хочу ли видеть, как один за другим падают мои друзья? Хочу ли жить со страшной раной в сердце и лицами убитых однополчан в памяти? Я не хочу даже завтрашнего дня! Только покоя! Покоя сейчас же, сию же минуту! Боже, скорее бы все закончилось...
Мне суждено умереть, я с этой мыслью смирился. Жаль лишь, что ни раньше, ни перед боем не нашел комсорга, где он сейчас, наверное тоже «принял обряд»?… Нет никого. Я один. Хочу умереть, умереть героем - для матери, не безымянным солдатом – для тех, кого защищаю. И комсомольцем, в чьи ряды так и не успел вступить.
Слышишь ли ты, Господи, мои мольбы? Мама! Мама, я знаю, ты-то уж точно слышишь меня! Ты слышишь, ведь ты мать! Я жив, но так далеко от тебя, но скоро увижу тебя с небес, а потом всегда буду рядом. Смерть будет хранить мой сон, а я буду хранить тебя, мама…
И Смерть шевельнулась за моей спиной. Я с трудом открыл глаза и повернул голову. Нет, то была не моя Смерть! Не моя... Медленно и тяжело дыша, ко мне подползал Рашид – наш санитар. Живой, живой! Я смотрю на него как на чудо, пытаюсь что-то сказать, и не успеваю… Вместе со мной очнулся от дум и пулеметчик. «Немецкая машина» сбоев не дает… Санитар, наконец добравшийся до меня, уткнулся в мой бок и затих. Судорожно переворачиваю его на спину и запихиваю окоченевшие руки Рашиду за пазуху, к уходящему теплу. Смерть ласково, своим теплым саваном, согревает ладони и зовет меня к себе… «Святой Гюнтер», с вершины звонницы, окрестил пулеметной очередью. Он не щадил даже погибшего уже санитара, что ему до правоверного мусульманина?
Затявкали немецкие пехотные минометы, снова и снова смешивая с землей, уже погибший, 875 полк. Я окинул взором тела, если их еще можно было назвать телами. Всего лишь мишени для врага, но друзья для меня. Иван, Коля, Рашид и остальные, с кем шел в бой. Они не бросили, не предали, они были и остались рядом. Рядом, и мне теперь не страшно…
Пули беспощадно рвут землю…Господи, я хочу перекреститься! Немец, дай же передышку!
Словно услышав меня, пулеметчик не торопясь, со знанием дела поправил прицел, давая мне возможность встать – ни кто не заставит меня встретить Смерть на коленях! …
Длинная трассирующая очередь ослепила глаза прощальным фейерверком и… темнота…
Пулю, убившую меня, я не услышал... Смерть бережно укрыла меня снежным покрывалом.
С. ВИНОГРАДОВ