(из сборника "Память", Лениздат, 1987 г.)
СОХРАНИТЕ ПЕСНЮ
Вспоминаю, волнуюсь так, что слезы на глазах... И звучит, не умолкая, у меня в голове песня, которую пели тогда на разных фронтах и которую после войны мне, к сожалению, не пришлось встретить ни по радио, ни на печатных страницах. Эта песня — «Анюта»:
Дул холодный порывистый ветер,
И во фляге замерзла вода,
Эту встречу и тот зимний вечер
Не забуду нигде никогда.
Я был ранен, и капля за каплей
Кровь горячая стыла в снегу.
Немцы близко, но силы иссякли,
И не страшен я больше врагу.
Мне минуты казались годами,
Шел по-прежнему яростный бой.
Медсестра, дорогая Анюта
Подползла, прошептала: «Живой...»
И взвалила на девичьи плечи»
И во фляге согрелась водз...
Эту встречу и тот зимний вечер
Не забуду нигде никогда.
Напечатайте эту песню, уважаемые товарищи, в газете, сохраните ее в памяти народа. В ней —наша военная жизнь, в ней — правда тех дней.
Я воевал в составе отдельного батальона морской пехоты РВГК, который неоднократно выполнял задания командования по глубокой разведке. Путь до конца войны мне пройти не удалось: 5 ноября 1943 года, после тяжелейшего ранения, выбыл из строя.
А всего же ранений у меня было одиннадцать. И не жить бы мне, если бы «медсестра, дорогая Анюта», имени которой я не знал, не вытаскивала меня каждый раз на девичьих плечах из пекла боя. Сохраните песню как знак нашей благодарности, любви, преданности «Анютам», замечательным девушкам, которые ежесекундно, рискуя жизнью, спасали жизнь бойцов.
Ю.ДЕГТЯРЕВ,
инвалид Великой Отечественной войны
Письмо инвалида Великой Отечественной войны Ю. Н. Дегтярева «Сохраните песню», опубликованное в 11-м выпуске страницы «Память», вызвало широкий и интересный отклик среди ветеранов. Вот что пишет, например, В. Я. Полковникова: «Хорошо помню эту песню. В нашем зенитно-артиллерийском дивизионе Балтфлота ее часто исполняли и на досуге, и в концертах самодеятельности.
Она у всех нас оставила в душе свой след. Если возможно, передайте нашу благодарность товарищу Дегтяреву. Жаль, что многие фронтовые песни за давностью лет забываются. Ведь они — живая память участников войны. Спасибо за публикацию!»
Вот еще одно письмо — И. И. Галкина: «Маленькую, но очень важную заметку напечатал товарищ Дегтярев. «Анюта» дорога всем фронтовикам, ибо многие пережили то, о чем в ней говорится. Впервые эту песню я пел с друзьями-однополчанами 81 -й Краснознаменной морской стрелковой бригады в станице на окраине Ростова-на-Дону. Затем она звучала на Миусском рубеже, в госпиталях Ростова-на-Дону, под Новороссийском. Мне эта песня в особенности дорога и близка тем, что моя жена Анна Ивановна была старшей медсестрой в госпитале, в блокированном Ленинграде. Долгое время я ничего не знал о ней. Не знал даже, жива ли. Встретиться нам удалось только в 1944 году».
В каждом письме звучит озабоченность, просьба передать . Н. Дегтяреву «подлинный», «настоящий» текст песни. Но сделать это невозможно: сколько писем, столько и текстов, повторяющихся нет. Как выяснилось, сохраняя свой сюжет, «Анюта» существует во множестве вариантов, как полных, так и коротких,какой же из них можно считать «подлинным»?
В ряде писем высказана одна и та же мечта: «Если бы сегодня удалось установить, найти автора этой песни!»
Не удивляйтесь, товарищи, но возможность предоставить слово автору у нас есть.
И СТАЛА ПЕСНЯ НАРОДНОЙ...
Наверное, из всех читателей «Ленинградской правды» взволнованное письмо Ю. Н. Дегтярева я прочел с наибольшим волнением. Очень многое для меня с этим связано.
...Подходил к концу июль 1942 года. Черноморский флот переживал трудные дни. Весь Крым, включая Севастополь, был захвачен фашистами. Корабли флота временно базировались в портах кавказского побережья. Настроение у моряков было, прямо скажем, неважное. Политическое управление флота приняло решение создать джаз, который всячески содействовал бы поднятию духа людей.
Я же в ту пору служил комендантом ближайшего к Крыму флотского аэродрома и, скрывая свою прежнюю гражданскую ециальность, рвался на передовую. Все спутал, как это частенько бывало на войне, случай.
Фашисты нещадно бомбили наш аэродром, упорно, но безуспешно пытаясь вывести его из строя. Однажды, под утро, мы закончили засыпку очередной воронки, выровняли поле, прикатали землю, но пошел дождь, земля осела, нужно было вновь подвозить и подсыпать землю, заново прикатывать ее. Сделать это мы не успели: на посадку шел вернувшийся с боевого задания наш «ястребок». Надо же было, чтобы он угодил в эту чертову воронку! Самолет скапотировал, то есть, попросту говоря, перевернулся.
Я тут же был вызван в землянку командующего военно-воздушными силами Черноморского флота генерал-лейтенанта Ермаченкова.
— ...Дождь виноват? — багровея, кричал генерал.— И это говорит кадровый офицер?!
— Никак нет, товарищ генерал-лейтенант, я из запаса.
— Специальность?
— Режиссер.
—- Артист? — Генерал затрясся от охватившего, его приступа гомерического хохота, затем, успокоившись, приказал находившемуся в землянке начальнику штаба: — Откомандировать артиста в Политуправление флота. Немедленно. Чтобы я его больше не видел!,
А в Политуправлении мне обрадовались: там заканчивали формирование джаза, но не было подходящей кандидатуры на должность начальника. Полковник Мордвинов принял меня приветливо.
— Товарищ лейтенант, вы назначаетесь начальником и режиссером джаза Черноморского флота. Принимайте коллектив.
— Есть принимать коллектив, товарищ полковник...
Я принял коллектив. Музыкальным руководителем в нем был образованнейший музыкант, мичман Николай Кучинский, конферансье — московский артист, старшина второй статьи Викентий Масловский, а певцом — старшина второй статьи Иван Бугаев, ставший впоследствии солистом Ленинградского академического театра оперы и балета имени С. М. Кирова, народным артистом РСФСР. Вместе мы начали подготовку программы «Джаз-корабль „Тромбон"».
На одной из первых репетиций в зале появился уже немолодой (по тогдашним моим понятиям) старший лейтенант административной службы в мешковато сидевшей на нем морской форме. Подойдя ко мне и мило, как-то по-детски улыбнувшись, он протянул руку и представился:
— Слонов...— И спросил: — Можно я посижу?
Так я познакомился с московским композитором Юрием Слоновым, впоследствии заслуженным деятелем искусств РСФСР, награжденным за самоотверженную работу на флоте в годы войны орденом Красной Звезды.
К слову будь сказано, работа в джазе свела меня со всей труппой творческих работников, прикомандированных к Политуправлению Черноморского флота: композиторами Валентином Макаровым и Николаем Чаплыгиным, писателями Анатолием Анатольевичем Луначарским (сыном А. В. Луначарского, героически погибшим при штурме Новороссийска), Львом Лагиным, Борисом Вадецким, поэтом Яном Сашиным, художниками Борисом Пророковым, Федором Решетниковым (ныне академиком), Лидией Бродской и другими.
Юрий Михайлович Слонов частенько приходил на наши репетиции, и однажды я услыхал от него:
— Очень хочется написать для вашего джаза песню, но нет подходящих стихов. Написали бы...
Я ответил:
— Попробую.
Поэтический мой опыт был чрезвычайно скромным—после сдачи Севастополя я написал песню «Народное горе», о которой скажу чуть позже. Но я загорелся. Мне не приходилось раздумывать: о чем писать? Время было тяжелое, подвиги наших героических девушек были у многих на устах. Надо было писать стихи именно о медсестре. Только вначале я не знал ее имени...
На следующее утро я вручил Слонову текст стихотворения «Медсестра Анюта». А еще через день он своим, как он говорил, «композиторским голосом» спел нам песню, которой суждено было стать, как писал в своих воспоминаниях поэт-североморец Николай Флеров, знаменитой!
Песня не только вошла в репертуар нашего джаза. Севатопольский Дом Военно-Морского Флота издал ее в виде фронтовой листовки под грифом «Смерть немецким оккупантам!». Она была опубликована в выпущенном очень небольшим тиражом в Сухуми сборнике «Песни черноморцев». Но лавное не в этом. Песня полюбилась матросам и солдатам, пошла кочевать, передаваясь из уст в уста, через тысячи километров, по всем фронтам Великой Отечественной. Порой ее слова изменяли, приспосабливая к новым событиям, обстоятельствам, чувствам. Вариантов было много. В частности, один из них, ныне присланный в «Ленинградскую правду», меня просто поразил. Он начинается словами:
Это было в суровую пору.
Наступленье вели мы тогда...
Ничего подобного я, по чести говоря, не слышал. После войны долго, до 60-х годов, «Анюта» считалась песней народной. Но затем она прозвучала с указанием автора по радио, по телевидению. В 1975 году фирма «Мелодия» выпустила пластинку «Юрий Слонов. Песни». Есть на ней и «Медсестра Анюта» в исполнении Владимира Нечаева. (Первым же исполнителем песни был старшина второй статьи Викентий Масловский, живущий ныне в Москве. Он пел «Анюту» проникновенно, задушевно, не хуже, мне кажется, чем Нечаев.)
«Анюта» включена и в сборники песен, выпущенные Воениздатом к 30-летию, а затем к 40-летию Победы. Так что она не забыта и, думаю, навсегда вошла в антологию песен военных лет.
Понимаю, что в силу простых житейских обстоятельств многие и многие ветераны не видели этих сборников, пластинки, не услышали песни по радио. В 1981 году в кардиологическом санатории под Ленинградом я познакомился с Николаем Георгиевичем Зайцевым, приехавшим из Сибири. Мы подружились, и однажды я сказал: «А слова «Медсестры Анюты» — .мои». Старый солдат страшно разволновался. Ухватив меня за плечи, каким-то сдавленным голосом он кричал: .
В госпитале, после тяжелого ранения, я напевал вашу «Анюту». Пел и плакал! Ведь это «Анюта» спасла меня!..
Я обещал еще рассказать о первом своем опыте — песне «Народное горе». Она начиналась так:
Раскинулось Черное море,
И волны бушуют вдали.
Огромно народное горе —
Враги в Севастополь вошли...
А заканчивалась на оптимистической ноте:
И новый Рубо панораму начнет.
Он наши дела не забудет.
Над городом солнце свободы взойдет,
И это, товарищи, будет!
Эта песня по сей день считается народной. Уже после войны в одной из центральных газет была помещена статья о фронтовом фольклоре, в которой в качестве образца приводился полный текст «Народного горя». Газету я, к сожалению, не сохранил. И ныне вместе с Викентием Владимировичем Масловским нам удалось восстановить текст песни лишь частично.
Хотя надеюсь, она памятна многим черноморцам. Помню, во время войны еду по делам из Сухуми в Батуми. В вагон входит слепой гармонист, снимает шапку и после короткого музыкального вступления запевает «Народное горе». Посуровели лица пассажиров-мужчин, послышались всхлипывания женщин. Гармонист кончил песню и молча, держа в протянутой руке шапку, обходил вагон. В шапку сыпалось серебро, медь, бумажки.
Надо сказать, что гармонист основательно искажал текст песни. Я подошел к нему, представился и попросил его петь песню так, как она написана. Объяснил— как. Гармонист помолчал, подумал и ответил: «Иди ты, лейтенант, знаешь куда!.. Как пел, так и буду петь». И направился в соседний вагон.
Рассказываю эту историю и для того, чтобы ответить на вопрос: как я отношусь к переделкам «Анюты»? Скажу честно: раньше досадовал. Теперь понимаю, что это неправильно, пусть каждый поет ее так, как узнал во время войны, как ней сроднился. Песня стала народной... Есть ли выше честь для ее автора?
М. ФРАНЦУЗОВ