Перейти к содержимому


Фотография

Рассказ о войне глазами маленькой девочки, пережившей эвакуацию


  • Авторизуйтесь для ответа в теме
Сообщений в теме: 3

#1 Olga Pankova

Olga Pankova

    Полковник

  • Moderator
  • PipPipPipPipPipPipPipPipPipPip
  • 22 474 сообщений
  • Пол:Женщина
  • Город:Армавир
  • Интересы:История России, история семьи.

Отправлено 16 Март 2014 - 09:25

       Это воспоминания о войне моей старшей сестры, ей сейчас 75 лет. Я уговорила ее написать то, что она помнила с того времени.
        
 22 июня 1941 года.. Кто же из россиян не знает этой скорбной даты? А мне всего 3 года, сестре Римме 1 год и 8 месяцев, мы, конечно, ничего не понимали. Папа в этот день оказался в командировке в деревне Паданы Медвежьегорского района. Оттуда его и забрали в армию. А фронт приближался. Мама вместе с бабушкой Анной и детьми сидела в Кондопоге и ждала своей участи, своей судьбы. Железная дорога Ленинград - Мурманск важный стратегический объект, она важна и для советских войск и для германских, бои за нее начались уже в сентябре 1941 года. Гражданское население решено эвакуировать, а куда? Ближайший путь на северо-восток, в сторону Архангельска, переправляться надо на пароме через Онежское озеро. Отходят баржи одна за другой с причалов Кондопоги, Петрозаводска, Медвежьегорска, торопятся на ту сторону Онеги. Собиралась выезжать и семья Соколовых, мужская часть семьи на фронте, забота о детях и бабушке лежит на маме. Что взять в дорогу? Мама взяла с собой самую ценную свою вещь - швейную машинку "Зингер", чугунную, тяжеленную, но необходимую - чем детей кормить в эвакуации. А с машинкой может быть что-то и заработаешь. Погрузились, две баржи отошли от берега, наша - вторая. Помню хорошо, как удивлялась: вода за бортом, вода в барже, почему же мы не тонем. Мне это казалось, а вода была между причалом и баржей. Отошли от берега под вечер, ветер гонит волны, холодно. По ночам немцы не бомбили, спали наверное, а к утру началось: налетел самолет, бомбы бросает, по барже не попал, в воде столб воды вверх поднимается. Нервничают все на барже, дети плачут от страха, женщины кричат. Со второго захода попал-таки немец по первой барже, она медленно погружается в воду, люди с нее прыгают в холодную осеннюю воду, плывут на поверхности пожитки немудреные. Те, кто плавать не умеет, идут ко дну сразу, особенно дети. На всей поверхности воды - головы, головы, головы... То исчезают, то появляются вновь... У немца, наверное, бомбы кончились, развернулся он и улетел. А наша баржа людей подбирает и все больше в воду оседает от тяжести. Добрались-таки до берега, до порта Архангельск. А там еще добираться надо до станции Юра, где мамин брат, дядя Федор живет со своей семьей. Дорогу от Пудожа до Юры не помню по младости лет, ведь было всего мне в 1941 год 3 года. А бомбежка осталась в памяти на всю оставшуюся жизнь.
                 В Юре приютили нас родственники мамы. Брат Федор был женат на Анастасии Ефимовне, была у них дочка, Риммина ровесница. Анастасия Ефимовна учительствовала в школе, Федор Егорович работал на железной дороге. На фронт его не взяли т.к. у него была повреждена рука, не сгибалась в локте, да и «бронь» давали на железнодорожников. Детишек определили в детский сад, бабушка Анна Андреевна с детьми, да хозяйством управлялась, а мама пошла работать на лесозаготовки. Неделями на делянке пропадала и в снег, и в мороз.
               Помню детский сад - деревянное здание, кормили не очень сытно, есть хотелось постоянно, после обеда всех укладывали спать. Но не спится Аленьке, кушать хочется, стены из бревен, в бревнах дырочка от сучка, а в дырочке живет сверчок. У сверчка есть шляпа, такая, как шляпка от дубового орешка. Шляпа у сверчка висит на гвоздике. Я с ним играю - сниму шляпку с гвоздика, а сверчок снова на место повесит и сердито скрипит, не нарушая мол, девочка, порядок в доме. Так и играю с ним, пока все спят. А еще разглядывала узоры на деревянных бревнышках, интересно. Римма была помладше и ходила в другую группу.
                 Была у меня в группе подружка, как ее звали, я уже не помню. Заболела она свинкой и ее перевели в изолятор, а мне без нее скучно. Придумала: натерла шею песком, завязала шарфом, жалуюсь воспитателям, у меня тоже свинка. Меня тоже в изолятор положили, вместе с подружкой. От нее и действительно свинкой заразилась, заболела, а подружку выписали. Осталась я опять одна, но уже в изоляторе.
                 Помню Новый год, 1943, В детском саду в большом зале поставили настоящую, большую, душистую елку. Игрушки делали сами, клеили цепочки, фонарики из газетной бумаги. Мама сшила мне костюм снежинки из белой марли. Вот и пригодилась швейная машинка "Зингер". Воспитатели учили с нами стихи и танцы. Пришел Дед Мороз, большой, красивый, с белой бородой. Я перед ним исполнила танец, а он мне подарил конфетку-подушечку, первую конфетку за все годы войны. Ох и вкусной была та подушечка. А я еще и с подружкой ею поделилась. Все воспитатели и родители говорили:
- Алю надо отдать в балетную школу, после войны, конечно.
                  Наступило лето 1943 года, еще одно яркое воспоминание военного детства: бабушка ушла с утра в лес с большой корзиной за ягодами, за грибами. Прибегает соседский мальчишка:
- Идите, встречайте, ваша бабушка из леса большую корзину малины тащит.
                   Мы с Риммой бегом за околицу, а бабушка и вправду еле несет. Мы с Риммой пыхтим, помогаем ей. Поставила бабушка корзину на стол - ешьте, сколько сможете. Вкус той малины до сих пор к меня на языке. Голодно было, хлеб по карточкам, варили суп из крапивы, да лесного щавеля, картошки было мало, ели очистки. Однажды, между грядок с картофелем я нашла целое гнездо куриных яиц. Соседская курица снеслась. никто не видел где. Не сказали ничего соседке - грех взяли на душу, съели те яички. Весной на грядки сажали глазки от картошки, на первый год вырос один горох, только на второй год появилась картошка. Питались тем, что летом лес дает - грибы, ягоды, корешки всякие. Обязательно варили отвар из еловых и сосновых иголок, тем от цинги спасались. В ручье неподалеку водилась рыба, но ее почему-то не ловили, может потому, что мужиков в деревне не было, а бабы ловить не умели. А окуни плавали огромные под мостками.
             Помню, как купали нас в русской печке:  натопят печь, выгребут оттуда жар, постелют соломку, таз с водой и нас с Риммой купают. Мы о горячие стенки обжигаемся, а бабушка нас моет. Хоть и не ладила бабушка с мамой, но о нас заботилась. Вытащит чистеньких из печки, завернет в полотенце и в кровать, никакая простуда нас не брала. Взрослые ходили мыться в сельскую баню, иногда и нас туда брали. В бане стояли две бочки с холодной и горячей водой, деревянные ушаты с ручками, в которых мылись, скамейки с высокими стенками, как в отдельной кабинке, соседей не видно, мылись семьями все вместе и мужчины и женщины. Да и мужчин-то было очень мало, война.
 


#2 Olga Pankova

Olga Pankova

    Полковник

  • Moderator
  • PipPipPipPipPipPipPipPipPipPip
  • 22 474 сообщений
  • Пол:Женщина
  • Город:Армавир
  • Интересы:История России, история семьи.

Отправлено 16 Март 2014 - 09:48

продолжение рассказа о войне:

 

1944 год. Уже снята блокада с Ленинграда. Отец воюет где-то там, на Ленинградском фронте., получил тяжелое ранение в ногу, когда тянул бобину с телефонным проводом на передовую. Вытащила его с поля боя санитарка, которую так и не спросил, как зовут. Положила на плащпалатку и тянет в сторону своих окопов, нога, кажется, сейчас оторвется, кровь хлещет, но дотащила. Отец попал в ленинградский госпиталь, лежал там четыре месяца. Придет старенькая нянечка, перевяжет ногу, а там черви копошаться.
Это ничего — шепчет нянечка — черви всю гниль едят, легче тебе станет. И правда, не хватает в госпитале лекарств, бинтов, йоду, да спирту. На раны мох прикладывают. Но ногу спасли, стал отец потихоньку ходить с костылями. Раненых много, мест в госпиталях не хватает, полечили и комиссовали из армии, отправили домой долечиваться. А где он дом? Семья в эвакуации у родных, надо ехать к ним на станцию Юра. Звонят со станции Куваш — встречайте мужа, с фронта вернулся. Бросилась мама бежать навстречу, а до станции шесть километров по шпалам. В моей памяти осталось впечатление, что приезд отца — это день Победы, а до конца войны оставалось еще полгода. Измучался отец, пройдя шесть километров по шпалам, сразу слег в постель, а мы с Риммой и шуметь боялись, чтобы его не потревожить. 
   Привез отец с фронта подарки: нам с Риммой по серенькому платьицу и маме платье красивое, нарядное, а себе сапоги хромовые офицерские с твердыми блестящими голенищами. Эти сапоги он потом десять лет носил. Рады все возвращению отца, только нет вестей от младшего брата Федора. Бабушка Анна Андреевна одно твердит: -»Поедем домой, может там весточка от Федора дожидается.» А мама уже опять беременна, куда же ехать с таким животом, да и неизвестно есть ли в Кондопоге дом, может, разбомбили. Живем пока на Юре, у нас комнатка с печкой. По ночам мне грезился мужик, который подходил к кровати, где мы спали с Риммой, скалил зубы и грозил пальцем. Все спят, отец храпит, ничего не слышит. А может мне это от голода казалось.
                 Соседи собрались уезжать, мама была на работе, а отец пошел узнавать насчет работы. Дома никого не было. Соседи разобрали доски между печкой и перегородкой и унесли мамино выходное платье, подарок отца. Вечером хватились пропажи, а соседей уже и след простыл. Мама плакала в голос, так жаль ей было своего платья, а я не понимала, отчего она так плачет, сошьет себе другое платье или из старого перешьет. Дала тогда себе клятву: никогда не буду плакать из-за вещей, и всю жизнь была абсолютно равнодушна к тряпкам и нарядам, помня мамины горькие слезы.
                В начале июля 1945 года родился братик. Вся семья решала, как его назвать. Бабушка хотела назвать его Колей, Николаем в честь дедушки, погибшего в  Первой мировой войне, а я предложила — Володей, так и назвали. Отец подсунул жердь под бревно в углу, сделал люльку ,и качаю я младенца вверх-вниз... Спит уставшая на работе мама, горит лучина, а я качаю самодельную люльку.
                  Подрос Володя, три месяца ему исполнилось, и мама окрепла после родов, собралась семья в обратную дорогу, на Запад, домой. Сначала  на север, в Беломорск, а оттуда уже по железной дороге на юг, в Кондопогу. Матушка снова свой тяжеленный «Зингер» волокет. Погрузили нас в теплушки, а там и люди, и скотина, все вместе. Нас на верхнюю полку затолкали вместе с вещами. Едем, за кипятком мама на станциях бегала. По дороге Римма заболела скарлатиной, в беломорской больнице на станции сказали, что дальше ее вести нельзя, заразная, других заразит. Мама испугалась, ну как ребенка одного в чужом городе оставить, и всем остаться нельзя, жить негде, Володя совсем маленький. Схватила Римму в охапку и бегом на станцию, только села ,и поезд  отправился. По телеграфу депешу отправили на следующие станции — высадить семью Соколовых, у них ребенок заразный. Станцию Кемь проехали без осложнений, а в Медвежьей горе прямо к поезду подогнали «скорую помощь» и сняли всю семью с поезда. Слава Богу, здесь жили родственники отца. Римму отправили в больницу, а отец пошел искать родню. Нашел тетку Матрену, родную сестру бабушки Анны Андреевны.
                  Во время войны и после нее люди были, не в пример нынешним, отзывчивее на чужую беду. Домик у тети Матрены 20 квадратных метров, своя семья 7 человек, да нас пятеро. Посредине стоит русская печь, полдома занимает. Так вокруг печи на полу и спали все. Наступила зима, бабушка Анна все хлопочет за младшего сына, не  вернувшегося с войны, дали ей за него 4 тысячи рублей дореформенных. На эти деньги отец начал строить свой дом на улице Северной. Это уже весной 1946 года.
                   Снег еще лежал весной, а у нас в доме одни валенки на восемь детей. У Риммы какие-то ботиночки были. Решили мы с ней залезть на Финскую гору, во время войны там были финские боевые укрепления прямо в горе построены. Интересно нам, что там, на горе. А взрослые строго настрого запретили приближаться к горе, говорили, что на горе живет старик с белой бородой, ходит с вязанкой дров, ловит маленьких детей и жарит их в пещере на огне. Я уже большая, мне восьмой год и плохо верю я в эту сказку.
Пойдем, Римма, посмотрим, живет ли на горе старик с белой бородой.
Сестра всюду за мной, как хвостик, поднимаемся по сырому снегу шаг в шаг, пыхтим, добрались до пещеры. Возле входа в пещеру огромная лужа, через нее перекинуто бревнышко. По бревнышку, потихоньку лезем ко входу. Поднимаю я голову и вижу: над входом в пещеру стоит старик с широкой белой бородой и вязанкой дров. «Римма — кричу — старик с бородой!!!» и падаю прямо в лужу валенками, Римма тоже в своих ботиночках в луже стоит. Кубарем летели вниз с горы прямо к дому, забрались на теплую печь и дрожим от страха. Валенки после купания в луже сели и уже влезали не всем детям. Позже встречали мы этого старичка, он жил на нашей улице Северной, тихий добрый старичок. Он на горе просто собирал дрова для печки.
                  Весной 1946 года папа начал строить свой дом, но сначала поставил сарай. В сарае и начали жить вместе с козой и курами. Мама нашла работу продавцом в бакалейном отделе в магазине. Так потом и проработала всю жизнь там. Принесет с работы конфеты и спрячет где-нибудь в укромном месте, на потолок подвяжет, но мы с Риммой обязательно найдем и потихоньку таскаем, незаметно, как нам казалось. Мама, конечно, видела, что конфеты тают, но не ругала нас за это.
                   На участке стоит лес: сосны, березы, осины, большие и маленькие. Приходится их окапывать, корчевать, вырывать с корнем. Большие деревья родители спиливают на дрова, а сколько камней в огороде, все надо убирать, чистить. Работы хватает всем, за огородом ручей, заросший кустарником, потихоньку раздвигаю ветки, а на земле лежит тарелка, круглая, черная. Что это? Мы, дети войны уже знаем, мина. После войны вокруг много патронов, гранат, снарядов. Трогать нельзя, бегом за отцом, чтобы он вызвал минеров. Приехали минеры, разминировали,  проверили весь участок, повесили табличку «мин нет», только тогда можно было продолжить работу. А  Володя ползает по двору ест козьи какашки, они кругленькие, похожи на конфетки. Я тоже попробовала, они сладкие на вкус. В послевоенные годы козу спасли нам жизнь и здоровье. У папы была язва желудка, и козье молоко вылечило его, лекарства были не всегда.
                 К морозам зимы 1946 года был готов наш дом: две комнаты, метров по 15, кухня, печь для варки. Наш маленький дом казался нам дворцом, наконец-то мы спали не на полу, а в своих кроватях.
                  В 1946 году я пошла в школу № 2, что находилась в центре города. Мама сшила школьную форму и купила мне портфель. Портфель… В то время не было в школе ни учебников, ни тетрадей. Писали на газетной бумаге огрызочком карандаша. Что на ней было видно? Только на контрольную работу давали коричневую оберточную бумагу. Палочки, крючочки, кружочки... Мы старались. В первый же день учебы после занятий я пошла на железнодорожный вокзал, посмотреть на поезда и потеряла свой новый портфель. Мама меня поругала и сшила холщовую сумку через плечо, как у всех. На перемене нас всех выгоняли из класса и каждому на парту раскладывали по кусочку хлеба, посыпанного сахаром или намазанного тонким слоем маргарина. Это и был наш обед в школе. Голодные были годы.
                 Отец устроился работать сторожем в «Заготзерно», другая работа была не по силам после ранения. После разгрузки подметал вагоны, зерно, перемешанное с пылью, тайком приносил домой. Мама просеивала его, промывала, сушила и молола на ручной мельнице на муку. Вот тогда у нас был пир, мама заваривала муку кипятком, в серединке делала ямку и наливала туда растопленный маргарин. Мы садились вокруг с ложками, черпали заваренное тесто, макали в маргарин и ели. Было так вкусно, кажется язык проглотишь вместе с ложкой. Живот набит, голод не мучает.
               А летом лазили на колхозные поля воровать горох, морковку, турнепс. Кто сейчас знает, что такое турнепс? Это кормовая культура для скотины, а мы ели его, сладкий.
               Послевоенные очереди, сколько я их отстояла в детстве, не сосчитать, очередь за хлебом, очередь за макаронами, очередь за мукой... Даже за жмыхом очередь. Жмых — это выжимки из семечек подсолнечника, твердый черный кусочек, пахнущий подсолнечным маслом. Разжевать его невозможно, бывает, целый день во рту перекатываешь. Нам он казался шоколадом.
                В 1947 году отменили карточки, но очереди от этого не уменьшились. Государство ввело налог на живность: на коров, на коз, на кур. В год надо было сдать 295 литров молока от коровы, 50 яиц на одну курицу, а семью-то чем кормить? Находили и тут выход из положения: покупали в магазине масло и отдавали его государству, а сами ели маргарин. По дворам ходили налоговые инспекторы, переписывали все, что имеется во дворе, каждую курицу записывали. Уводили скотину в лес, прятали, но государство не обманешь, найдут, да еще и в тюрьму посадят за укрывательство
 


#3 Истинный Бобер

Истинный Бобер

    Новобранец

  • Members
  • 1 сообщений
  • Пол:Мужчина
  • Город:Москва
  • Интересы:Чем я только не занимаюсь, к примеру, люблю историю, а в свободное время я занимаюсь копированием таможенных файлов.

Отправлено 10 Июль 2014 - 19:36

Трогательно. Тяжело читать.



#4 Olga Pankova

Olga Pankova

    Полковник

  • Moderator
  • PipPipPipPipPipPipPipPipPipPip
  • 22 474 сообщений
  • Пол:Женщина
  • Город:Армавир
  • Интересы:История России, история семьи.

Отправлено 11 Июль 2014 - 13:48

Трогательно. Тяжело читать.

Спасибо, что прочитали. Я родилась после войны и не помню этого. Слава Богу, еще живы свидетели этих событий.