Для востановления боев в районе Золотого Колодца скорей всего необходимо проехаться туда и переговорить со старожилами, если таковые остались.Знаю что председатель Светловского сельсовета(Добропльский район) Колосов рассказывал что отступающих танкистов (как я понял отходивших из Красноармейска)непускали в хаты (жители боялись немцев)и наших раненых немцы пожгли в стогах сена в этом селе. Может что-то и путаю так как разговор был мимоходом.Добрый день!
Самый большой знак вопроса жирным курсивом в деле изучения операции "Скачок" для меня, пока что, - это события февраля 1943г. в восточной части Добропольского района. Так, в ночь на 11 февраля 4-й гвардейский танковый корпус (12-я, 13-я, 14-я гвардейские танковые и 3-я гвардейская мотострелковая бригады) с приданными частями (9-я отдельная гвардейская танковая и 7-я отдельная лыжно-стрелковая бригады, средства усиления) совершил, в своём роде, уникальный рейд от Краматорска к Гришино. За 6 часов соединения корпуса прошли до 85 км, и главным направлением броска была местность между автодорогой Краматорск – Доброполье и р. Казённый Торец. Танки с мотопехотой уничтожали и сбивали с позиций мелкие группы противника, попадающиеся на пути. Лыжники, шедшие за танками и прочей бронетехникой, вступали в бои с мелкими группами противника на левом берегу Казённого Торца.
О мелких группах противника не сказано ни в «Донетчине в годы Великой Отечественной войны» (Донецк, 2008), ни в журнале боевых действий 12-й гвардейской танковой бригады, отрывок которого печатался в газете «Маяк» (№ 16, 17 от 27, 29.01.1988). А между тем, размещение гарнизонов сёл, которые попадались на пути кантемировцев, важно для восстановления картины боевых действий в треугольнике Лозовая, Красноармейское, Краматорск. Так, в «Донетчине…» указан маршрут рейда кантемировцев Краматорск, Андреевка, Ново-Александровка. От Андреевки до Новоалександровки можно проехать, как минимум, тремя путями. Самый интересный вопрос из данного раздела: что творилось в это время в Золотом Колодце? Через село прошла бронетехника кантемировцев, или всё же немецкий гарнизон села выдавили лыжники 7-й бригады? Кстати, прямая от Андреевки до Гришино цепляет окраину Золотого Колодца.
Теперь по поводу немецких соединений, действующих на данном направлении. Сектор Дружковки контролировала 11-я танковая дивизия. Под Краматорском, а также южнее Барвенково оборонялась 333-я пехотная дивизия. Какими частями были усилены гарнизоны сёл на пути кантемировцев – вопрос тоже интересный. Кроме того, в контрнаступлении Манштейна из сектора Дружковки участвовали два туркестанских батальона, один из которых «смотрел» на северо-восточные территории Добропольского района. Оборонялись ли они в начале февраля на данном направлении – вопрос открытый. Известно лишь то, что к 15 февраля противник отвёл свои войска с восточной части Добропольского района за р. Казённый Торец.
А теперь, что же творилось до 15 февраля в районе Доброполья. Небольшая группа 13-й гвардейской танковой бригады (до 5 танков, плюс несколько бронемашин) ночью 11 февраля занимают оборону в Анновке, на ст. Доброполье. Как свидетельствуют немецкие военные корреспонденты, в ту ночь группа советских танков заняла позиции в районе с. Доброполье. Возможно, всё село занято не было, но автодорогу ст. Доброполье – Гришино должны были освободить для обеспечения тыла кантемировцев. Целый день 11 февраля противник готовился контратаковать 4-й гвардейский танковый корпус. К счастью 13-й гвардейской танковой бригады, у 333-й пехотной дивизии не было сил для мощного удара по ней, поскольку в то время она держала оборону на широком фронте от Лозовой до Краматорска (и в результате рейда кантемировцев, её порядки были рассечены на 2 части: 2 полка оказались между Лозовой и Добропольем, а 1 полк – под Краматорском).
12 февраля дивизия СС «Викинг» вышла на коммуникации 4-го гвардейского танкового корпуса в Гришино и перерезала автодорогу к ст. Доброполье. Это был сектор ответственности 14-й гвардейской танковой бригады, которая после вступления на территорию Красноармейского пропустила вперёд, к ст. Чунишино, Бельгийская и с. Зелёное, 12-ю гвардейскую танковую бригаду, а сама вела бои на широком фронте от Зверево до терриконов Ново-Экономического (ныне – Димитров, речь идёт о территории свх. Молочный). Кроме того, отдельные группы 333-й пехотной дивизии, наверняка, контратаковали 13-ю гвардейскую танковую бригаду, нарушив коммуникации в районе с. Доброполье. 13-14 февраля небольшая группа немецкой 11-й танковой дивизии выдвинулась в направлении с. Доброполье (наверняка, через район ст. Мерцалово). Коммуникации кантемировцев оказались перерезанными и в районе х. Белицкое.
Тем временем, 7-я отдельная лыжно-стрелковая бригада ведёт бои на правом берегу Казённого Торца на обширной территории. Возможно, здесь же находятся части 9-й гвардейской танковой бригады. Утром 14 февраля 183-я танковая бригада 10-го танкового корпуса, усиленная танками 178-й танковой бригады, выбывшей после боя за ст. Соль (к вечеру в распоряжению 183-й танковой бригады поступила и колонна танков 178-й бригады из ремонта), вступила в Красноармейский рудник, занимая оборону против немецкой 333-й пехотной дивизии. Эта дивизия несколько сузила полосу действий, отступив из Лозовой и Александровки к Спасско-Михайловке, поэтому у противника появились дополнительные силы для действий в районе Красноармейского рудника.
15 февраля разгорелись тяжёлые бои в районе сёл Святогоровка, Доброполье. Из первого атаковала 333-я пехотная дивизия, на второе напирала 11-я танковая дивизия. Однако, сёла были заняты 183-й таковой бригадой, а стык с группой 4-го гвардейского танкового корпуса в Красноармейском был восстановлен. Более того, в Красноармейское входит 7-я лыжно-стрелковая бригада, восстанавив позиции кантемировцев в Гришино, вновь открыв подвоз горючего и боеприпасов в Красноармейское. Только подвозили ли боеприпасы? В этот же день дивизия СС «Викинг» прорвала оборону 12-й и 14-й гвардейских танковых бригад, обходя Красноармейское с двух сторон. А 17 февраля противник в районе Красноармейского просочился на территорию железнодорожной станции, расчленив группировку защитников Красноармейского на две части.
Внимание командования Юго-Западного фронта переключилось на другое направление: 6-я армия выдвигалась к Днепру. Немецкое командование изготовилось к контрнаступлению, отведя свои войска за Казённый Торец и в сектор Красноармейского. Штаб 4-го гвардейского танкового корпуса разместился в с. Доброполье.
Период с 15 по 17 февраля для сёл между автодорогой Краматорск – Доброполье – Гришино и р. Казённый Торец был тем мигом, когда они на короткое время оказались, безоговорочно, освобождёнными от противника. 17 февраля 11-я танковая дивизия противника ударила в тыл группы Попова в направлении Райское – Степановка – Близнецы. Завязались бои с частями 10-го и 18-го корпуса от Ново-Водяного (Добропольский район) до Ново-Александровки (Александровский район). В результате, выдвижение 3-го танкового корпуса в новомосковском направлении было сорвано, и значительные силы группы Попова, которые можно было бы использовать под Красноармейском, были скованы. А в сёла на левом берегу Казённого Торца вновь ворвались танковые части противника. Передовой отряд 11-й танковой дивизии 19 февраля вновь вышел к Доброполью, сдерживая основными силами 3-й танковый корпус в районе Сергеевки (краматорской).
В это время, совместные удары немецких 7-й танковой дивизии, 333-й пехотной дивизии и мотодивизии СС «Викинг» 18 февраля нанесли крупное поражение 4-му гвардейскому танковому корпусу в Красноармейском, выдавив остатки сил кантемировцев за пределы города. Подошедший на помощь 10-й танковый корпус смог восстановить положение группы Попова в Красноармейском лишь частично. В северной части города советские войска находились до 22 февраля. 20 февраля большая часть войск группы Попова была выбита из Красноармейского в район Доброполья. 23 февраля советские войска покинули Добропольский район, а 25 февраля – Александровский район (отдельные группы из-под Краматорска выходили через территорию Александровского района до 28 февраля).
Это лишь размышления и догадки. Кто владеет фактами баталий (если таковые имелись) в феврале 1943г. в районе Золотого Колодца?
- "ЗАБЫТЫЙ ПОЛК"
- → Просмотр профиля: Сообщения: следопыт
Статистика
- Группа: Members
- Сообщений: 2
- Просмотров: 6 625
- Статус: Новобранец
- Возраст: Неизвестен
- День рождения: Неизвестен
-
Пол
Не указал
0
Обычный
Инструменты
Друзья
следопыт еще не добавил друзей
Последние посетители
Мои сообщения
В теме: Сектор: Золотой Колодезь, Донбасс
07 Декабрь 2010 - 23:48
В теме: Годовщина Харьковского окружения
07 Декабрь 2010 - 00:27
Рискну и я задать вопрос Alexeю, несмотря на давно отккрытую тему. Интересуют последние дни окруженной группировки. Есть в сети воспоминания Д.А. Небольсина "Дважды младший лейтенант", которого выбросили во главе роты солдат с задаче обеспечить эвакуацию штаба 6А. Это было 27 мая в районе деревни "Лозовенька" Вот что он пишет:
На деле оказалось совсем не так, как толковали командиры, пославшие нас к Лазовеньке. Они уверяли, что встреча с противником в районе высадки десанта маловероятна. Нет, дорогие начальники-командиры, встреча на сто процентов была вероятной, вы не могли не знать, что в трех километрах от места десантирования проходила большая дорога, по которой днем и ночью двигались войска противника! Десант, оказавшийся под прицельным огнем, был расстрелян еще в воздухе. Много погибло ребят, не успевших приземлиться. Но и на земле было не слаще: бушевала смерть, рвались снаряды, свистели пули, вонзаясь в разбуженный воздух и пыльную землю.
До сих пор не могу понять, почему на особо важное задание послали почти не подготовленных бойцов, неужели в армии не было кадровых десантников? Самолеты-то для этой цели нашлись! Почему из пяти рот десантировали только нашу? Впрочем, можно задавать десятки таких «почему?». Теперь на них, конечно, никто не ответит. Возможно, торопило время, ведь опоздай на сутки, а может быть, на несколько часов и штаб Шестой армии был бы взят немцами, возможно, были какие-то другие причины, которые спутали первоначальные планы. Все могло быть. Только жаль, что столько молодых жизней загублено напрасно.
Раненые кричали, звали на помощь, убитые комочками лежали рядом с трепетавшими на ветру парашютами. Погиб младший политрук Мелков — молодой, смелый, веселый парень. Он бежал, чтобы помочь раненому, вдруг споткнулся и повалился на землю, в сторону отлетела пилотка. Даже не вскрикнул... Залитая кровью голова уткнулась в землю. И почти в ту же секунду громыхнул взрыв, и острая боль прошила меня, осколок вонзился в руку повыше локтя. Кровь моментально окрасила левый рукав гимнастерки и быстро-быстро потекла на землю. Я чуть не потерял сознание. Подбежавший боец распорол рукав, зубами вырвал торчащий осколок и перетянул рану бинтом.
Летчики выполнили свою задачу на «отлично». Они доставили и выбросили десант в точно указанном месте. Штаб, ради которого рисковали своей жизнью сто сорок бойцов моей роты, находился близ деревни Лазовенька в усадьбе давно сожженного маленького хутора. Кто из крупных военных начальников в то время оставался в штабе, я не знал. Упоминались фамилии Тимошенко, Баграмяна, Городнянского, Бобкина, но ни одного из них я не видел. Да и не все ли равно! Мне было не до них, а им не до меня.
Воздушные потоки разбросали десантников по всему полю. Собрать их с помощью сигнальных свистков и флажков не представлялось возможным, а указать сбор сигнальными ракетами означало вызвать прицельный огонь на себя и на штаб. С большим трудом, с помощью солдат, охранявших штаб, удалось все-таки собрать уцелевших десантников, вынести тяжелораненых и укрыть их в усадьбе. Убитых схоронить не успели — со стороны Лазовеньки показались фашистские грузовики, с которых спешивались, рассыпались по степи солдаты. Минометно-артиллерийский обстрел прекратился. Ясно было, что бой завяжет фашистская пехота, которая продолжала накапливаться для решительного наступления. Пока я с командиром комендантского взвода прикидывал план круговой обороны, старшина Ефимкин выстроил всех способных держать оружие, в том числе и легкораненых, разбил бойцов, по моему приказу, на два взвода, назначил от моего имени командиров взводов и отделений. Время поджимало. Вот-вот фашисты должны были перейти в наступление.
— Товарищ лейтенант, рота построена! — доложил старшина, — Всего восемьдесят четыре человека, из них двадцать легко раненых.
Страшные цифры! Из ста сорока человек двадцать убиты и тридцать шесть тяжело раненых. Не осталось ни одного среднего командира, погибли лейтенанты — командиры взводов, младший политрук Мелков, мой заместитель. Какие это были ребята! Сильно поредела рота, не вступив еще в бой. Настроение у бойцов было хуже некуда. Что им сказать напоследок перед боем? Я обошел ряды, придерживая раненую руку, и решительно сказал:
— Все мы знали, на что идем, шли добровольно. Поэтому сейчас не время для паники. Приказ командования должен быть выполнен, во что бы то ни стало! Надо продержаться до вечера. Вечером уйдем к партизанам, — и еще громче добавил, — Кто не уверен в себе — пусть уходит на все четыре стороны. В спину стрелять не будем, даю слово.
Никто не вышел из строя.
— Командиры взводов и отделений, быстро ко мне! — приказал я, — остальным: «Вольно! Садись!».
С командирами разговор был коротким. Я указал им, кто и где занимает оборону, по-товарищески пожал всем руки. Старшине приказал забрать штабные резервы: боеприпасы, продукты, водку и раздать бойцам, ничего не жалеть.
Раненая рука болела. И даже не то слово «болела», — острая боль простреливала, пронизывала всю левую сторону тела от головы до самых пяток. Через бинты сочилась кровь. Если бы это случилось на фронте, я без зазрения совести ушел бы в санбат. Здесь же, в тылу врага, уходить было некуда, да и бойцов в такую минуту я оставить не мог. Совесть не позволяла — я ведь, все-таки, командир роты. Для меня эта должность была не только высокой и почетной, она обязывала сохранить до конца преданность своим солдатам. Превозмогая боль, я вместе с командиром комендантского взвода обошел наши позиции. По фронту и на флангах бойцы роты заняли окопы, отрытые кем-то до нас. С тыла, в околоусадебных канавах, расположился комендантский взвод. Не теряя времени, бойцы углубляли окопы, откапывали «лисьи норы», проверяли оружие. На пулеметных площадках выставили свои тупые рыльца «максимы». Стояла обманчивая непредсказуемая тишина и только в голубом безоблачном небе звенели жаворонки. Утреннее солнце становилось ласковей и теплей, от земли подымался легкий туман, пахло полынью и черноземом.
Наконец, пехота врага двинулась в нашу сторону. Явственно стало видно, как заколыхались цепи солдат. Еще немного и чей-то острый глаз разглядел торчащие из-за спин вражеских солдат специфические румынские ранцы.
— Мамалыжники идут! Румыны! — закричал изо всех сил кто-то. И вдруг, в эти самые минуты, я услышал шум приближающихся самолетов.
Два самолета, один за другим, описав над хутором круг, пошли на посадку. А тем временем, первая цепь румын приблизилась, залегла и открыла ружейно-пулеметный огонь. Мы молчали. Цепь поднялась, пробежала сколько-то и снова залегла. Ее маневр повторили идущие сзади цепи. Но вот к «максимам» прильнули наши пулеметчики. Минута-другая и, как только румыны поднялись на перебежку, разом, по команде, пулеметы вздрогнули и грохотнули на всю степь. Вражескую цепь, как подрезало, она залегла и стала пятиться назад, оставляя убитых и раненых.
Посадка и загрузка прилетевших самолетов шла полным ходом. Среди командиров я узнал майора из опер группы армии.
— Товарищ майор! У нас много тяжелораненых, тридцать шесть человек. Погибнут, если не вывезем. Передайте командованию, чтобы помогли. Нам обещали.
— Не знаю, не знаю, — ответил майор, пожав плечами, — думаю, что за вами прилетят, — и заторопился к самолету.
— Милый лейтенант, никто за вами не прилетит, готовьтесь к худшему — сказал руководивший погрузкой полковник. — Ты ранен? — удивленно спросил он, увидев мои окровавленные повязки, — тебе можно с нами.
— А как же они? — я указал на тяжелораненых, лежащих у пруда.
— Никак! — отрубил полковник и, словно испугавшись, рванулся к самолету.
Да! Последнюю возможность вырваться из обреченного логова я не использовал, хотя, как раненый, имел полное право покинуть поле боя. Вырвался из одного пекла — попал в другое. Вот оно «счастье» рядового офицера!
Самолеты улетели. И когда они стали еле-еле заметны, от одного из них потянулся шлейф черного дыма. Долетел ли? Может быть к лучшему, что я остался на земле и не полетел?
Так возникает вопрос кого же эвакуировали на самолетах? И где в это время (утро 27 мая)была 266 с.д.которая по воспоминаниям Баграмяна в это время вышла западнее Лозовеньки (стр 105 "Так шли мы к победе")Где-то на форуме правда не этом читал, что Городнянского видели последний раз 27 мая вместе со штабом он прорывался вместе со 103с.д. Сам командир 103 Чанышев Я.Д. спасся и мог бы наверное о многом поведать, но к сажалению он уже умер.
На деле оказалось совсем не так, как толковали командиры, пославшие нас к Лазовеньке. Они уверяли, что встреча с противником в районе высадки десанта маловероятна. Нет, дорогие начальники-командиры, встреча на сто процентов была вероятной, вы не могли не знать, что в трех километрах от места десантирования проходила большая дорога, по которой днем и ночью двигались войска противника! Десант, оказавшийся под прицельным огнем, был расстрелян еще в воздухе. Много погибло ребят, не успевших приземлиться. Но и на земле было не слаще: бушевала смерть, рвались снаряды, свистели пули, вонзаясь в разбуженный воздух и пыльную землю.
До сих пор не могу понять, почему на особо важное задание послали почти не подготовленных бойцов, неужели в армии не было кадровых десантников? Самолеты-то для этой цели нашлись! Почему из пяти рот десантировали только нашу? Впрочем, можно задавать десятки таких «почему?». Теперь на них, конечно, никто не ответит. Возможно, торопило время, ведь опоздай на сутки, а может быть, на несколько часов и штаб Шестой армии был бы взят немцами, возможно, были какие-то другие причины, которые спутали первоначальные планы. Все могло быть. Только жаль, что столько молодых жизней загублено напрасно.
Раненые кричали, звали на помощь, убитые комочками лежали рядом с трепетавшими на ветру парашютами. Погиб младший политрук Мелков — молодой, смелый, веселый парень. Он бежал, чтобы помочь раненому, вдруг споткнулся и повалился на землю, в сторону отлетела пилотка. Даже не вскрикнул... Залитая кровью голова уткнулась в землю. И почти в ту же секунду громыхнул взрыв, и острая боль прошила меня, осколок вонзился в руку повыше локтя. Кровь моментально окрасила левый рукав гимнастерки и быстро-быстро потекла на землю. Я чуть не потерял сознание. Подбежавший боец распорол рукав, зубами вырвал торчащий осколок и перетянул рану бинтом.
Летчики выполнили свою задачу на «отлично». Они доставили и выбросили десант в точно указанном месте. Штаб, ради которого рисковали своей жизнью сто сорок бойцов моей роты, находился близ деревни Лазовенька в усадьбе давно сожженного маленького хутора. Кто из крупных военных начальников в то время оставался в штабе, я не знал. Упоминались фамилии Тимошенко, Баграмяна, Городнянского, Бобкина, но ни одного из них я не видел. Да и не все ли равно! Мне было не до них, а им не до меня.
Воздушные потоки разбросали десантников по всему полю. Собрать их с помощью сигнальных свистков и флажков не представлялось возможным, а указать сбор сигнальными ракетами означало вызвать прицельный огонь на себя и на штаб. С большим трудом, с помощью солдат, охранявших штаб, удалось все-таки собрать уцелевших десантников, вынести тяжелораненых и укрыть их в усадьбе. Убитых схоронить не успели — со стороны Лазовеньки показались фашистские грузовики, с которых спешивались, рассыпались по степи солдаты. Минометно-артиллерийский обстрел прекратился. Ясно было, что бой завяжет фашистская пехота, которая продолжала накапливаться для решительного наступления. Пока я с командиром комендантского взвода прикидывал план круговой обороны, старшина Ефимкин выстроил всех способных держать оружие, в том числе и легкораненых, разбил бойцов, по моему приказу, на два взвода, назначил от моего имени командиров взводов и отделений. Время поджимало. Вот-вот фашисты должны были перейти в наступление.
— Товарищ лейтенант, рота построена! — доложил старшина, — Всего восемьдесят четыре человека, из них двадцать легко раненых.
Страшные цифры! Из ста сорока человек двадцать убиты и тридцать шесть тяжело раненых. Не осталось ни одного среднего командира, погибли лейтенанты — командиры взводов, младший политрук Мелков, мой заместитель. Какие это были ребята! Сильно поредела рота, не вступив еще в бой. Настроение у бойцов было хуже некуда. Что им сказать напоследок перед боем? Я обошел ряды, придерживая раненую руку, и решительно сказал:
— Все мы знали, на что идем, шли добровольно. Поэтому сейчас не время для паники. Приказ командования должен быть выполнен, во что бы то ни стало! Надо продержаться до вечера. Вечером уйдем к партизанам, — и еще громче добавил, — Кто не уверен в себе — пусть уходит на все четыре стороны. В спину стрелять не будем, даю слово.
Никто не вышел из строя.
— Командиры взводов и отделений, быстро ко мне! — приказал я, — остальным: «Вольно! Садись!».
С командирами разговор был коротким. Я указал им, кто и где занимает оборону, по-товарищески пожал всем руки. Старшине приказал забрать штабные резервы: боеприпасы, продукты, водку и раздать бойцам, ничего не жалеть.
Раненая рука болела. И даже не то слово «болела», — острая боль простреливала, пронизывала всю левую сторону тела от головы до самых пяток. Через бинты сочилась кровь. Если бы это случилось на фронте, я без зазрения совести ушел бы в санбат. Здесь же, в тылу врага, уходить было некуда, да и бойцов в такую минуту я оставить не мог. Совесть не позволяла — я ведь, все-таки, командир роты. Для меня эта должность была не только высокой и почетной, она обязывала сохранить до конца преданность своим солдатам. Превозмогая боль, я вместе с командиром комендантского взвода обошел наши позиции. По фронту и на флангах бойцы роты заняли окопы, отрытые кем-то до нас. С тыла, в околоусадебных канавах, расположился комендантский взвод. Не теряя времени, бойцы углубляли окопы, откапывали «лисьи норы», проверяли оружие. На пулеметных площадках выставили свои тупые рыльца «максимы». Стояла обманчивая непредсказуемая тишина и только в голубом безоблачном небе звенели жаворонки. Утреннее солнце становилось ласковей и теплей, от земли подымался легкий туман, пахло полынью и черноземом.
Наконец, пехота врага двинулась в нашу сторону. Явственно стало видно, как заколыхались цепи солдат. Еще немного и чей-то острый глаз разглядел торчащие из-за спин вражеских солдат специфические румынские ранцы.
— Мамалыжники идут! Румыны! — закричал изо всех сил кто-то. И вдруг, в эти самые минуты, я услышал шум приближающихся самолетов.
Два самолета, один за другим, описав над хутором круг, пошли на посадку. А тем временем, первая цепь румын приблизилась, залегла и открыла ружейно-пулеметный огонь. Мы молчали. Цепь поднялась, пробежала сколько-то и снова залегла. Ее маневр повторили идущие сзади цепи. Но вот к «максимам» прильнули наши пулеметчики. Минута-другая и, как только румыны поднялись на перебежку, разом, по команде, пулеметы вздрогнули и грохотнули на всю степь. Вражескую цепь, как подрезало, она залегла и стала пятиться назад, оставляя убитых и раненых.
Посадка и загрузка прилетевших самолетов шла полным ходом. Среди командиров я узнал майора из опер группы армии.
— Товарищ майор! У нас много тяжелораненых, тридцать шесть человек. Погибнут, если не вывезем. Передайте командованию, чтобы помогли. Нам обещали.
— Не знаю, не знаю, — ответил майор, пожав плечами, — думаю, что за вами прилетят, — и заторопился к самолету.
— Милый лейтенант, никто за вами не прилетит, готовьтесь к худшему — сказал руководивший погрузкой полковник. — Ты ранен? — удивленно спросил он, увидев мои окровавленные повязки, — тебе можно с нами.
— А как же они? — я указал на тяжелораненых, лежащих у пруда.
— Никак! — отрубил полковник и, словно испугавшись, рванулся к самолету.
Да! Последнюю возможность вырваться из обреченного логова я не использовал, хотя, как раненый, имел полное право покинуть поле боя. Вырвался из одного пекла — попал в другое. Вот оно «счастье» рядового офицера!
Самолеты улетели. И когда они стали еле-еле заметны, от одного из них потянулся шлейф черного дыма. Долетел ли? Может быть к лучшему, что я остался на земле и не полетел?
Так возникает вопрос кого же эвакуировали на самолетах? И где в это время (утро 27 мая)была 266 с.д.которая по воспоминаниям Баграмяна в это время вышла западнее Лозовеньки (стр 105 "Так шли мы к победе")Где-то на форуме правда не этом читал, что Городнянского видели последний раз 27 мая вместе со штабом он прорывался вместе со 103с.д. Сам командир 103 Чанышев Я.Д. спасся и мог бы наверное о многом поведать, но к сажалению он уже умер.
- "ЗАБЫТЫЙ ПОЛК"
- → Просмотр профиля: Сообщения: следопыт