Тайна гибели 18-й воздушно-десантной бригады
Но молчание длилось недолго. Когда доехали до станции Ртищево, где нас переодели в военную форму, выдали шинели, ремни, шапки-ушанки, то настроение сразу же поднялось, мы растянули гармошку и снова стали горланить бравые песни. Эх, если бы знать тогда, что многим из нас тогда оставалось жить считанные часы. Ведь мы не то, что повоевать не успели, ни одного выстрела не сделали…
Николай Антонович переводит дыхание и замолкает почти на целую минуту. Ему тяжело об этом вспоминать, но он снова переносится в то морозное предновогоднее утро 41-го…
- 30 декабря наш эшелон остановился на платформе Лосиноостровская, - подошел Ивин к самому главному. - Еще было темно. Лязгнули какие-то железяки, откуда-то из сумрака раздалась команда: «Из вагонов не выходить!» Но было очень душно, хотелось пить, я плюнул на все и выскочил из вагона с котелком. Зачерпнул в сугробе снега, только успел поставить его на «буржуйку», чтобы растопить, залез на полку и в это время раздался жуткий удар…
Все было как в немом кино: люди бегут, что-то кричат, кругом пляшет пламя, искореженные вагоны лезут друг на друга, на мне все горит, а я ползу по шпалам, сам не зная куда. Меня спасли две женщины, они сбили пламя с моей шинели, подхватили за руки и поволокли в сторону. Я потом долго удивлялся, каким образом мне удалось выжить – ведь красноармейская книжка и комсомольский билет, которые находились в карманах гимнастерки, сгорели дотла…
Я попал в госпиталь, где меня привели в порядок, но ничего не мог сказать и ничего не слышал. Кто из наших остался в живых, кто погиб – это на долгие годы для меня стало загадкой. Из нашего вагона я помню только одного Анатолия Смирнова из Иванова, он был артистом и очень хорошо пел. Ему было 24 года. Через много лет его фамилию я увидел в списках погибших при катастрофе эшелона…
СЫН «ВРАГА НАРОДА»
- Судьба оставила меня на свете, - размышляет Николай Антонович, - потому что я должен был жить вместо репрессированного отца. Ведь я был сыном «врага народа», как мне постоянно напоминал пинками старшина Гусев.
Мой папа был из Хорватии, его мобилизовали в 1916 году в австро-венгерскую армию, но во время Брусиловского прорыва он попал в плен к русским, и после революции перешел на сторону большевиков, воевал в чапаевской дивизии, где командовал интернациональным батальоном. После гражданской войны остался в Уральске, из простой бойни организовал целый мясокомбинат. Ездил в Москву, договаривался о поставках оборудования, наладил выпуск колбас разных сортов, окороков и вскоре продукция нашего комбината стала греметь по всей республике.
Но недолго. В ночь на 11 июня 1937 года за ним пришли, предъявили ордер на арест и все, что у нас было – газеты, картины, книги, посуду, завернули в наматрасник и отнесли в машину. Больше отца мы не видели. В тот день забрали всех, кто работал на мясокомбинате – даже простых рабочих, мывших кишки для колбасного цеха. Все они в одночасье оказались членами «шпионской» организации.
Через месяц, когда я гонял с пацанами мяч во дворе, слышу крик бабушки: «Коленька, беги домой, к тебе дядя из НКВД приехал!..» Я прибежал домой, давай скорее мыть ноги в тазу, надел белую рубашку, повязал галстук, затянул его значком специальным, водрузил на голову бархатную тюбетейку и меня повезли в управление НКВД на Советской улице.
Сидит дежурный – я ему отдал пионерский салют, потом отсалютовал бюсту Ленина и Сталина. Вижу, по лестнице спускается какой-то дядя в гимнастерке и улыбается - пойдем со мной, поговорим. Заводит в кабинет и спрашивает ласково: «Скажи, Коля, у вас дома гости какие-нибудь бывали?» А я заканючил сразу – где мой папа, где мой папа? А он опять: «У вас гости какие-нибудь в доме бывали?» Я говорю – нет, никогда. И опять за свое – где мой папа…
В августе маме сообщили, что она может отнести отцу передачу в тюрьму. Она купила арбуз, банку сметаны и красивую сахарницу. Через некоторое время нам позвонили, чтобы мы пришли за сахарницей. Мама принесла ее домой в недоумении - у нас была еще надежда, что отец передаст письмо или записку – объяснит, что произошло.
Николай взял сахарницу, повертел ее в руках и увидел на боковой стенке короткую весточку от отца, нацарапанную чем-то острым. Она была адресована матери: «Береги сына». Мама прочитала ее и горько заплакала. Что случилось с отцом, Ивин узнал спустя пять лет, уже на фронте, через год после взрыва.
Его после первой перевязки отправили санитарным эшелоном в глубокий тыл, в Воткинск. Там в школе был госпиталь для тяжелораненых – их было так много, что люди лежали на полу. Там в школе он увидел Пашку Круглова, который тоже был контужен на Лосиноостровской, и к нему сразу вернулась речь. Причем, он не заговорил, а сразу запел - на всю палату. Так, что прибежали перепуганные медсестры – «Наш парашютист запел!..»
После госпиталя Ивину дали 45 суток отпуска, три килограмма изюма и буханку белого хлеба. Он приехал в Уральск, и увидел, что в отцовском доме квартируют летчики. Тут же прибежали соседи и родители тех, кто с ним был в эшелоне – им нечего не сообщили о взрыве, но и он тоже ничего не мог сказать.
Из Уральска после очередной медкомиссии Николая отправляют в Самарканд, в артиллерийскую академию на двухмесячные курсы воентехников. Оттуда - младшим лейтенантом в 185-й запасной стрелковый полк 49-й армии Западного фронта. С одной стороны - деревня Жуковка, с другой - деревня Торгуново. Между ними река Шань. На одном берегу – позиции полка, на другом – артдивизион.
- Каждый день нас строем водили в соседнюю деревню смотреть, как расстреливают изменников Родины, - вспоминает Николай Антонович. – Жуткое зрелище. Каждый день по три, четыре, а то и по шесть человек ставили под автоматы. Кого за попытку самострела, кого за попытку дезертировать…
Через три недели ежедневных расстрелов его наконец отпускают на передовую. Он едва приложил руку к пилотке, представляясь командиру батареи, как сразу стал участником ЧП – немцы чуть поджали наших и расчет бросил орудие на нейтральной полосе, где оно было на прямой наводке. Младший лейтенант Ивин, которому не было еще и 18 лет, вызвался выкатить пушку при условии, если его прикроют огнем. Немцы навешали «фонарей» в небе, но было поздно. Ивину удалось выдернуть орудие у них фактически из-под самого носа.
Через некоторое время – новая напасть. Гаубицы были старые, и при выстреле иногда выбивало гильзу, а снаряд оставался в стволе. По положению командир орудия должен был банником выбить снаряд из ствола, который следовало поймать в руки – иначе он мог взорваться. Рисковать желающих не было. И тогда Ивин вызвался выбивать снаряды из орудий и смог таким образом обезвредить несколько пушек. Комбат приказал представить Ивина к ордену, но об этом тут же узнали в контрразведке. Капитан СМЕРШа по фамилии Спектор пришел к комиссару и попросил собрать артиллеристов.
Когда батарея построилась, комиссар достал из планшета бумагу и стал читать: «Товарищи красноармейцы! Нам пришла депеша. Младший лейтенант Ивин, выйти из строя. Его отец – враг народа. Расстрелян 10 октября 1937 года. Просят обратить внимание на сына врага народа…»
По лицу Ивина потекли слезы. Так он впервые узнал, что его отец был расстрелян еще пять лет назад, вскоре после того, как передал домой мамину сахарницу…
Неизвестно, чем бы все это кончилось, но внезапно появившийся командир дивизиона взял инициативу в свои руки:
- Дивизион, слушай мою команду! Танки противника справа! Орудия – к бою!..
Артиллеристы разбежались по позициям, и только младший лейтенант Ивин стоял, размазывая слезы по лицу. Командир дивизиона подозвал комбатов и объявил:
- Если еще Спектор появится в расположении дивизиона, разрешаю вам немедленно его арестовать!..
- А ты вытри сопли, - обратился он к Ивину, - и иди в блиндаж. Ты хорошо воюешь, и не слушай никого! Тоже мне, придумали – враг народа!
Однако капитану СМЕРШа удастся потом отыграться на лейтенанте Ивине. Он был единственным из дивизии, который напишет в его наградном листе, что «детей врагов народа представлять к ордену не положено». К тому времени Николай Ивин в составе расчета подбил несколько вражеских танков и захватил в плен гитлеровского офицера. Его подчиненным привинтили на грудь по ордену «Красной звезды», а командиру только пожали руку. Ведь он – сын врага народа.
Читать дальше:
1
2
3
4
5
6
→
Очень тяжелыми последствиями Второй мировой войны для Советского Союза явились общие людские потери, как гражданского населения, так и военнослужащих. По результатам исследований, они оцениваются в 26,6 млн человек.
В декабре 1979 г. советское руководство приняло решение о вводе войск в Афганистан. Ввод и размещение контингента советских войск в ДРА проводились с 25 декабря 1979 г. до середины января 1980 г.
